Свидание в Самарре - Джон О`Хара

— Подвезти тебя? — спросил он.

— Нет… А, это ты, Тони? — узнала его она. — Ты возвращаешься в город?

— Так точно, — ответил Аль. — Садись.

— Видишь ли, не знаю…

— Как угодно. Мне-то что… — И потянулся закрыть дверь.

— О, я хотела… Я поеду с тобой. Только ты высадишь меня где-нибудь…

— Садись, объяснишь по дороге, — сказал он.

Она села, и он угостил ее сигаретой. Она ездила в Кольеривилл к бабушке. Она охотно закурила, выпила и легко согласилась немного покататься. Кататься и вправду долго не пришлось: в полумили от шоссе между Гиббсвиллом и Кольеривиллом у плотины был сарай для лодок. Во всей этой истории ощущалась какая-то неловкость, вроде когда имеешь дело с родственницей. Он помнил Фрэнсис в школе маленькой девочкой, и вдруг в один прекрасный день совершенно неожиданно перед тобой женщина, причем с опытом и все такое прочее — вот в этом и крылась неловкость. Как будто нашел деньги на улице: не зарабатывал, не добывал… Должно быть, и она испытывала то же самое, потому что если уж кого не пришлось уговаривать, так это ее в тот раз. Но по дороге домой она сказала: «Если ты кому-нибудь проболтаешься, убью. Я не шучу». И было видно, что она не шутит. Она отказалась от новых с ним встреч и не разрешила ему ни звонить ей, ни пытаться увидеть. Она, казалось, чуть жалела о случившемся, но он не был уверен, не притворяется ли она и тут. Он часто вспоминал это. И вспомнил сейчас, заметив, что она смотрит, как Немец танцует с Эмили Зигенфус, просунув колено между ее ног и делая вид, будто они танцуют так же, как и все остальные. Сукин сын! Фрэнни — хорошая баба. Она нравилась Алю. А вот этот Немец — хорошо бы влепить ему как следует! И почему это женщинам (за исключением монахинь, весь женский пол он называл несколько по-другому) почти всегда достается какое-нибудь дерьмо? Очень редко им удается заполучить хорошего парня. Как Флиглер, например.

И тут он начал злиться на Ирму Флиглер. Интересно, соображает ли она, какой мировой парень у нее в мужьях. Наверное, нет. Наверное, считает, что ей так и положено. Вот вам пожалуйста: одна женщина замужем за подлецом, который ее бьет и обманывает, и уверена, что так и должно быть, а другой достался стоящий мужик, который и не думает шляться, и у нее нет даже сомнений, что иначе быть не может. Все женщины так привыкли иметь дело с дерьмом, убеждал себя Аль, что на это не ропщут, а если на их долю выпадает лучшая участь, то не теряют уверенности, что все может измениться к худшему. Черт с ними. Хорошо бы забыть про них.

Но в «Дилижансе» сделать это было трудно, ибо женщин тут полным-полно. Все танцзалы, ночные клубы, придорожные рестораны, магазины, церкви и даже публичные дома — все принадлежит женщинам. А хуже всего, вероятно, заведение вроде этого, где мужчины, напялив на себя обезьяний костюм и перерезав горло крахмальным воротничком, напиваются, не получая даже удовольствия от выпивки, потому что пили в присутствии женщин, отчего становилось совсем уж тошно. Раз есть оркестр, значит, женщины тут как тут, можете быть уверены. Женщины поют песни вроде: «Слышу ритм», «Три словечка», «Ты сведешь меня с ума», «Я думаю о милом», «Я так печальна, лишь по тебе тоскую, милый, по тебе, ах, что за радость тебе отдаться». «Отдаться, сука этакая!» — сказал Аль Греко и посмотрел через стол на Элен Хольман, которую он ненавидел сейчас в тысячу раз больше всех на свете. Весь вечер он исходил ненавистью. Сначала ему было ненавистно само поручение Эда Чарни: следить за Элен. Она превосходно знала, зачем он пожаловал, и вымещала на нем свою злость на то, что Эд остался дома с ребенком. И с женой. Элен, пожалуй, была единственным человеком, кто осмеливался открыто выражать свое презрение к Алю, и сегодня она измывалась больше обычного. «Ну и рождество у тебя», — заметила она. И пошло, пошло. Почему он не наладит себе жизнь? Что у него за роль? Да знает ли он, что он просто подпевала? Замечает он за собой странности? Какие странности? По-видимому, объяснила она, он гермафродит. И он был вынужден слушать эти бредни целых два часа без передышки, за исключением тех минут, когда она уходила петь. Но часов в десять — одиннадцать пыл ее остыл. Она перестала приставать к нему, решив применить другой метод.

На ней было платье с таким вырезом впереди, что он только пупка ее не видел. Когда она вставала, материал, атлас или что-то там другое, натягивался и грудь была видна лишь на одну треть. Зато когда она сидела напротив него, положив локти на стол и опершись подбородком на руки, платье было свободно, и при любом движении ему открывались ее соски. Она заметила, что он смотрит, а не смотреть он не мог, и улыбнулась.

— Вряд ли ты хочешь остаться без зубов, а? — спросил он.

— Кто же это сделает, позвольте поинтересоваться? — сказала она.

— Такие красивые зубки — и все к черту, а?

— Вот это да! Малышка Аль обиделся, потому что…

— Забудь про малышку Аля, девочка. И послушай меня для собственной же пользы. Умный понимает с полуслова.

— Я прямо трясусь от страха, — сказала она.

Внезапно желание у него пропало, но он поддался другой слабости.

— Перестань, слышишь? Я сижу здесь не по своей воле. Ты могла бы догадаться.

Она вонзилась в него взглядом.

— Тогда проваливай. Убирайся отсюда, дай мне повеселиться.

— Проваливай? Сию минуту. Ты что, спятила? Куда я уйду? Далеко мне придется пойти, если я смоюсь отсюда без приказания. Далеко. Да мне и не уйти. Как ты думаешь, что эта сволочь француз будет делать, если я двинусь к выходу? Думаешь, он меня выпустит? Как бы не так.

— Да? — улыбнулась Элен.

Что-то новое. Значит, Лис лезет к Элен, как Аль давно уже и предполагал. Но на это ему сейчас наплевать. Ему надо только, чтобы Элен вела себя прилично, иначе жди неприятностей от Эда.

— Мне велели, — сказал он, — и, нравится или не нравится это нам с тобой, я должен здесь сидеть.

— Понятно, — отозвалась она.

— И приказано смотреть, чтобы ты не раздвигала колени, девочка.

— Пошел ты! — разозлилась она. — Выпить-то, по крайней мере, можно?

— Нельзя. Ты уже сегодня один раз окосела.

— Хочешь потанцевать со мной? Должна же я веселиться, а не только стоять там и петь, теша похоть этих мерзавцев.

— Не хочу я с тобой танцевать, — отказался он. — Мне этого не приказывали.

— Боишься?

— Пусть так, — сказал он. — Хочешь убедить меня, что я боюсь? Боюсь, только оставь меня в покое.

Музыканты заиграли вступление к песне «Вся целиком» из ее репертуара. Она встала и медленно двинулась к эстраде, где размещался оркестр.

— Как, она говорит, ее зовут? — спросила Эмили Зигенфус.

— Элен Хольман, — ответил Дьюи Хартенстин.

— Хольман? Вот нахалка! — возмутилась Эмили.

— Почему? — спросил Вик Смит.

— Потому что это фамилия настоящей певицы. Либи Хольман. Правильно? Либи? Или Лиди. Нет, Либи. Да, Либи Хольман. У нее есть свои пластинки, — объясняла Эмили.

— У Элен столько же прав на эту фамилию, сколько и у Либи Хольман, — сказала Ирма Флиглер.

— Нет у нее таких прав, — возразила Эмили.

— Есть, — упорствовала Ирма. — Либи Хольман — тоже не настоящее имя.

— Да? — Удивилась Эмили. — А откуда ты знаешь, Ирма?

— У меня есть друзья в Цинциннати, штат Огайо. Вернее, у Люта. Лют!

— Что? — спросил Лют.

— Что нам рассказывали эти твои приятели из Цинциннати, штат Огайо, помнишь, у которых двое детей умерли от менингита…

— Менингит спинного мозга, — сказал Лют, который разговаривал с Уиллардом Доаном.

— Я знаю, — ответила Ирма. — Как их фамилия?

— Шульцы. Гарри Шульц. А что? Позвонить им и пригласить сюда или что?

— Очень остроумно. Как по-настоящему зовут эту певицу Либи Хольман?

— Чего же ты сразу меня не спросила? — сказал Лют.

— Хватит. Скажи как.

— Фред. Ее настоящая фамилия Фред, — ответил Лют.

— Уф! Никогда не скажет сразу, — заметила Ирма, — несет какую-то чушь, остановиться не может. Во всяком случае, эти приятели, Шульцы из Кливленда…

— Ты только что сказала, что они из Цинциннати, — возразила Эмили. — По-моему…

— Пусть из Цинциннати. Хорошо, из Цинциннати. Из города, в котором родилась эта Хольман. Одним словом, они из того же города, что и она, и они назвали нам ее настоящую фамилию.

— Фред, значит, — повторила Эмили. — Все равно не верю. И ничего вы этого не знаете. — Эмили пила уже четвертый бокал.

— А мне она нравится, — заметила Фрэнни Снайдер. — Я люблю слушать, как она поет.

— Любишь? — переспросила Эмили. — Сидишь здесь и утверждаешь, что тебе правится такой голос? Да ты с ума сошла, Фрэнни.

— И мне нравится, — вмешался Харви Зигенфус.

— А тебя кто спрашивает? — воззрилась на него Эмили Зигенфус.

— Никто. Я что, не могу высказать свое мнение?

— Не можешь. Кому оно нужно, твое мнение? Посмотрите на нее. Хочет петь — пусть поет, а если собирается отбивать чечетку, то пускай начинает. Пора на что-то решиться. Она похожа на танцовщицу в бурлеске.